Маша Протасова. Поэзия
Я искала в Интернете совсем другую Машу Протасову, историю любви Жуковского. И случайно наткнулась на эти стихи. Сейчас их автору 20 лет. Некоторые написаны в 15. Выбрала те, которые наиболее близки мне и объединила по темам. Читайте, оставляйте комментарии.
О ЛЮБВИ
* * *
Если сердце болит
И от холода ежится,
Не стесняйтесь любить,
Остальное приложится.
Если вас и любить
И жалеть перестали,
Постарайтесь простить -
Остальное – детали.
Умирать или жить
С этим чувством не страшно,
Вы умели любить,
Остальное - не важно.
Он и Она
Тогда, когда Он появился на свет
В стране песков и камней,
Там старый, как мир, почитали завет:
«Убили, значит убей».
Лишь «око за око!» и «зуб за зуб!»
Твердили и стар и млад.
Такие молитвы слетали с губ
Три тысячи лет подряд.
Земля, над которой Его колыбель,
Покачиваясь, плыла,
Шептала «Убили, значит убей»
И новых костей ждала.
Он вырос, и время его пришло,
Но ближние вновь и вновь
Ему повторяли, что мир это зло,
А Он говорил – Любовь.
Легка Его поступь и прост Его слог,
Душа за ним будто летит.
Ему говорили: «Накажет Бог»,
А Он говорил: «Простит».
Бубнили: «Отправится в ад любой,
Для смертных надежды нет».
И снова твердили, что Бог это боль,
А Он говорил, что Свет.
И вот однажды поставить крест
Решила на нем толпа.
(Такой обычай у этих мест -
Наказывать за слова).
Его мучительный ждал конец,
Сказали: «Ты будешь распят».
А Он ответил: «Прости их, Отец,
Не ведают, что творят».
И долго потом, ала и чиста,
Горячая капала кровь.
А утром на землю с Его креста
Неслышно сошла Любовь.
И вот она рядом с тобой и мной
Спасает, прощает, ждет,
И, может быть, из-за нее одной
Наш мир до сих пор живет.
Легка ее поступь, проста ее речь,
Душа за ней будто летит.
И если убить ее, вытоптать, сжечь,
Воскреснет она и простит.
Так после зимы наступает апрель,
Когда уж никто не ждет…
Качается в небе Его колыбель,
И тихо земля плывет.
* * *
Когда-нибудь я стану облаками
И превращусь в холодный белый дым,
А после – просто снегом под ногами,
Морщинистым, ворчливым и седым.
Потом я стану речкой или прудом
И вдаль рванусь в весенней гонке рек,
Но человеком я уже не буду,
Из облака – какой же человек?
А мой любимый пусть живет и дышит
И различает звуки и цвета,
Не ведая, что облако над крышей
Когда-то было облачком у рта.
* * *
Любовь – привычка умирать
И душу с пола подбирать,
Без кожи быть и без костей,
А никакая не постель.
Любовь – сгорая от стыда,
Ответить "нет", подумав "да",
И с сердцем вырванным в руках
Оказываться в дураках.
Любовь – не сеять и не жать -
Убитым на земле лежать
И знать, что это не война,
А только он или она.
* * *
Дал человеку Бог талант,
А лесу дал зверей,
Судьбе - чтобы судьба была -
Дал миллион дверей.
Дал небу право вниз смотреть,
А всем, кто дышит, - ввысь.
В одном углу поставил смерть,
В другом припрятал мысль.
Позволил волку волком выть,
К рукам приладил труд
И вольным птицам дал забыть,
Что все они умрут.
Дал море мачтам корабля,
А путнику – дорог,
Досталась космосу Земля,
Чтоб космос не продрог.
Надежду растворил в вине,
Любя нас и губя.
Всех одарил, и только мне
Не разрешил - тебя.
В.Г.
Ах, что бы там ангелы ваши ни пели,
Я пью за наивных, не знающих цели,
За легких, как ветер в руке.
Идущих на свет или просто наощупь,
За всех, заблудившихся в жизни, как в роще,
Припавшей губами к реке.
Я пью за того, кто любил без надежды,
Кто гордо носил шутовские одежды,
За глупый мальчишеский пыл.
За все бесполезные ваши уроки,
За алый румянец и черные строки,
Того, кто посмешищем слыл.
За тех, кто стучался в закрытые двери,
За всех, кто в нелепые россказни верил,
О клятвах на жаркой крови.
Кто сердце монетой считал неразменной,
И кто - вопреки всякой немощи бренной -
Умрет от Великой Любви.
О ПОЭЗИИ
* * *
Ничего слова не весят,
Ни шиша они не стоят,
И хлебов из них не месят,
И дома из них не строят.
Их на плечи не накинешь
И в стаканы не нальёшь.
Больше скажешь – раньше сгинешь,
А смолчишь – не пропадёшь
Ничего слова не значат,
Нифига они не могут.
Те, кто думает иначе,
Вымирают понемногу.
Нет души – сплошное тело.
Есть живот, но нет живого.
Наступают люди дела -
Исчезают люди слова
Но когда пройдут и канут
Годы, денежки и флаги,
Расцветут слова и станут
Нашей жизнью - на бумаге.
* * *
Моя подростковая муза
Курит и ногти грызет,
Любовь для нее – обуза,
И в карты ей не везет.
Но в нищий карман за словом
Не лезет зато она,
И в небе ее джинсовом
Прорехой сквозит луна.
К лицу ей, к повадке, к стану
Не лира, а - меч и щит.
И все ей по барабану,
Который в сердце стучит.
Ее вороная стрижка,
Как вызов огня углю.
И, в общем, она – мальчишка,
Которого я люблю
Нахальна, громка, кургуза
С горчинкой – как дикий мед.
Моя подростковая муза
Меня в подворотне ждет.
* * *
Быть может, сошла я с ума,
Но думаю только об этом.
Мне нравится грусть и зима
И общество мертвых поэтов.
Блуждать среди книг и снегов
Под шелест страниц и метели
И знать - через пару шагов
Услышишь: «Ну что, полетели?»
Скорее отсюда, скорей,
От тех, кто с глазами пустыми
Рождаются мертвых мертвей
И кажутся только живыми.
Внизу замерзают леса
И злятся голодные волки.
Уносят меня в небеса
Не лестницы – книжные полки.
А дальше? А дальше - сама
Без карт и дурацких советов.
Туда, где печаль и зима
И общество мертвых поэтов.
* * *
Не знаю, наяву или во сне
В который раз я с ближними прощаюсь,
Но вновь, подобно солнцу и луне,
Круг очертив, к началу возвращаюсь.
И точки не найдя в конце строки,
Как свойственно богам и человеку,
Я старой поговорке вопреки
Опять вхожу в одну и ту же реку.
Когда царит энергия стихий,
Значение теряют век и местность,
И там, где начинаются стихи,
Кончается изящная словесность.
ОБО ВСЕМ ОСТАЛЬНОМ…
Рождество
Он был из плоти, он был из крови,
Он мёрз – зима.
И на младенца сквозь дыры в кровле
Смотрела тьма.
Дым над трубою свивался в кольца,
Крутил, вертел,
Звенели мухи и колокольцы,
Не спал вертеп.
Не спали люди, трава, деревья,
Речная муть,
И ночь стояла, от удивленья
Забыв уснуть.
Блестела в сумраке шея бычья,
Гудела печь.
Мир был заношен до неприличья,
Валился с плеч
Волхвы талмуды свои листали,
Осел вопил.
Судьба чернела над ним крестами
Своих стропил.
Казалось, всё ожидало знака,
И час настал…
Мария пела, архангел плакал
Ребенок спал.
* * *
Я верю в человека без затей.
Семейного. Растящего детей.
Гораздого на честные уловки.
На нём одном и держится земля,
Ведь там, где мне мерещится петля,
Он видит пользу бельевой веревки
Свободный, как правительство Виши,
От вздорного диктаторства души,
Он на бумаге выглядит избито,
Но, будучи умней таких, как я,
Он презирает тайны бытия
И постигает парадоксы быта.
О, как же я завидую ему -
Влачащему набитую суму
За наглухо застегнутые двери!
И вечности, играющей с листа
О том, что жизнь безвидна и пуста,
Из-за него, безумная, не верю.
Для domminik, который, слава Богу, так и не повзрослел
Время вышло – пятнадцатилетним
Не водить каравелл и полков,
Превращают легенды в сплетни
Менестрели стерильных веков.
Нас засада не ждет в овраге,
Нам давно серенад не поют
И до печени нас не шпаги,
А родители достают.
Где свечи с двух концов не жгут
И где вкуса побед не знают,
Там не то чтобы дольше живут –
Просто медленнее умирают.
Время вышло – пятнадцатизимним
Не докажешь, что жизнь игра.
Не до игр, если взрослым и сильным
Надоел пластмассовый рай.
Нас не выберут ваши дороги,
Пусть потом тюрьма и сума,
Но, как сходят на землю боги,
Так мы будем сходить с ума.
Где свечи с двух концов не жгут
И где вкуса побед не знают,
Там не то чтобы дольше живут –
Просто медленнее умирают.
Мы вернемся, сгорев, как умели,
Набродившись, как вечный жид.
Нам нельзя умереть в постели,
Нам нельзя умереть, не жив.
Время вышло – пятнадцативесным
На отвесные склоны пора
Поднимается в высь ровесник.
Простирается ниц гора.
Где свечи с двух концов не жгут
И где вкуса побед не знают,
Там не то чтобы дольше живут –
Просто медленнее умирают.
* * *
Человек не становится лучше,
Человечней, добрее и чище.
Человек отучается слушать
И в себе Человека не ищет.
Он становится чисто одетым,
О добре говорящим за ланчем
И, пока поедает котлеты,
Представляет себя настоящим.
Человек не становится мудрым,
Только легкую ищет дорогу.
И однажды октябрьским утром
Безразличным становится Богу.
Он живет по привычке, в комфорте,
Мир ему не широк и не тесен,
А упав, вспоминает о чёрте,
Но и черту он не интересен.
* * *
Не стоит забывать, что я мала,
Что далеко от стебля до ствола,
Что больше я желала, чем жила,
Что весь мой мир – лишь краешек стола.
Звон этих рифм – моих браслетов звон,
И вряд ли в них расслышишь чей-то стон,
Что весь мой жар - из этих пыльных книг,
Случайный дар – печальный мой язык.
Да – вот еще – не надо забывать,
Что время нас умеет убивать,
Как хочешь назови – «взаимность», «месть»
Оно сожрёт всё, что захочет съесть.
Ладони взмах, каштановую прядь,
И смех, и страх оно вольно забрать,
И этот мир на краешке стола,
И наплевать ему, что я мала.
Одно навек мне следует забыть,
Что выход есть, и он простой – не быть.
Нет проще и удобнее – поверь,
Но я жива, и мне – в другую дверь.
* * *
Не хочу никакой компании
И великих, но общих идей.
Мне дороже любого внимания
Одиночество штучных людей.
Одиночество сердца под ребрами,
Одиночество карандаша,
В одиночестве нерастворенная,
Нерастраченная душа.
Одиночество первой буквы,
Первой строчки, простертой ниц,
Одиночество всех беспутных
И бездонно пустых страниц,
Одиночество тайной боли
И луны в черноте ночей,
Одиночество ветра в поле,
С детства знавшего, что ничей.
Одиночество снов, метелей,
Рощи, если она пуста,
Одиночество всех постелей,
Где не могут разнять уста.
Одиночество за порогом
И за самым шумным столом,
Одиночество перед Богом,
Одиночество-костолом.
Одиночество-самоубийца
(Вон - из вырванных вен течет!)
Одиночество-Единица,
От которой ведут отсчет.
Пусть оно всегда вне закона,
Пусть торчит, словно кол в пыли,
Но при нем глядят в миллионы
Окружающие нули.
Одиночество – камень в хлебе
Над рябиной посвист клеста
И в холщовом еврейском небе
Чуть заметный стежок креста...
...........
Все дамокловы ваши пророчества
Разбиваются об одиночество.
* * *
Так и будет
Настанет день, когда умолкнут речи,
Иссякнут бури, разбредется рать,
И крыть нам будет некого и нечем,
И никого не будут убивать.
Притихнут те, кому сейчас неймется,
Заткнутся первачи и крикуны,
И никому на свете не придется
Бояться нищеты или войны
Вожди и судьи захлебнутся кровью,
Их не спасут ни золото, ни медь.
И все, что было тронуто любовью,
Теперь уже не сможет умереть.
Ни горя, ни грызни за корку хлеба,
Ни пошлости, ни мелкой суеты,
Но только жизнь, и океан, и небо,
И детский смех, и творчество, и ты.
Мы с Элиной Рожновой пишем исследовательскую работу по поэзии Маши Протасовой. Мы задали ей несколько вопросов, она разрешила опубликовать ответы на сайте. Мне кажется, вам будет интересно.
1. Как вы боретесь с минутами отчаяния?
Я их не боюсь и даже жду, как и минуты счастья. Жизнь существует только на этих двух полюсах. В покое мы все мертвы, кажется. Стихи получаются только когда тебе очень хорошо, или очень плохо. В отчаянии есть положительный момент – кроме холодной стены за спиной больше ничего не остается, терять больше нечего. Ты как бы заново вырастаешь из отчаяния, становишься новым хоть на какую-то свою часть. У Марины Цветаевой есть очень правильное: «Между полнотой желания и исполнением желаний, между полнотой страдания и пустотой счастья мой выбор был сделан отродясь и дородясь».
В «Пер Гюнте» черт является главному герою в образе пуговичного мастера, который говорит Пер Гюнту, что тот не был ни плохим, ни хорошим, поэтому его душа не попадет ни в рай, ни в ад. Она пойдет на переплавку как старые сломанные пуговицы. Также и душа, не пережившая минут отчаяния, никуда не годится. Потому что она принимает за счастье обыкновенный покой.
Еще в плохом настроении я вспоминаю чужие стихи, прекрасные стихи, написанные прекрасными людьми именно в таком состоянии. То есть счастье написать эти стихи родилось из отчаяния.
И ведь говорят же еще «я отчаянно счастлива»…
2. Что (или кто) является вашим вдохновением?
Все и всё. Я не знаю ответа, честно говоря. Ощущение ожидания, близости стиха приходит внезапно. Вроде как едешь по дороге и почему-то знаешь, что за поворотом будет море. Не видишь его, но точно знаешь. Еще это похоже на чье-то невидимое присутствие. Рядом с тобой появляется кто-то невидимый, ты его не знаешь, но все же бесконечно, несравнимо ни с чем – ему рада.
3. У вас есть другие увлечения, кроме поэзии?
Люди. Все, что их касается. Но не как биологический вид, а как возможность. Иногда едешь в метро и думаешь, что человек, сидящий напротив, мог бы быть Джордано Бруно (так похож), а вот ведь везет домой авоську с апельсинами и читает какую-нибудь Донцову. Мы все – возможности. Я думаю, что Вы станете тем, чем можете стать, а не тем, чем Вам предлагают стать обстоятельства. Так будет. Я Вам это дарю.
4. Литературу каких авторов вы сами предпочитаете (классиков и современных)?
Честную, написанную кровью сердца. В отчаянии или в счастье. Неважно, когда и кем.
5. Что вы можете сказать про положение современной русской литературы в целом?
То, что читала, скучно. Пишущие эту литературу люди пишут, потому что играют в писателей, кажется. Разница в причинах истинных и ложных здесь огромна. Все равно, что между «любить» и «делать любовь».
6. Хотели бы вы, чтобы ваше творчество стало более известным (например, за границей)?
Нет. Все стОит только того, чего на самом деле стОит. Если кому-то нужно, то этот человек найдет меня. Или мои стихи его найдут.
7. Как вы думаете, почему сейчас стали меньше читать поэзию?
Ее, кажется, всегда мало читали. Но ведь Вы же читаете? Уже этого достаточно. Поэзия как ядерный реактор – нужна очень малая масса вещества, чтобы выделять огромное количество энергии. Никто не видит радиации, никто не читает стихов. Но это не значит, что стихов нет. Все ими пронизано. Может быть, это они светят, когда светло. Сам факт, что слова в одном порядке только лишь информация, а в другом - чудо, сам этот факт говорит о стихах главное. Они не описывают мир, они его меняют. Если хотя бы для одного человека, то и для всех остальных тоже. Потому что все - читающие или нет - по-настоящему живут только в моменты счастья или отчаяния. То есть там, где от поэзии, при всем желании, никуда не деться.
А это из ее ЖЖ. Ответ на первый вопрос, наверно, будет особенно интересен учителям литературы.
Что, вообще, значит «учить литературе»?
В школе мне никто не объяснял, что такое язык, хотя с этого следовало начать. Почему один порядок слов оставляет человека равнодушным, а другой (тех же самых слов) – заставляет его сердце биться чаще? Почему из слов состоят молитвы, клятвы, заклинания? Не из музыки, не из изображений, не из предметов или поступков – из слов. Почему хорошо рассказанная, но выдуманная для развлечения история стоит тысяч других, случавшихся наяву? И почему в нее верят больше, чем в те, которые не придуманы?
Нет, никто мне этого не объяснил. От меня хотели только, чтобы я что-то запомнила, усвоила уже готовую систему понятий, согласилась с какими-то чужими оценками.
Чтение (как вид творчества, иного не знаю), как любовь, как жизнь – к нему принуждение невозможно. Разве только сделать, чтобы человек этого захотел сам. Как?
Нужно чтобы дети видели в учителе жизнь и любовь, чтобы тянулись к нему, чтобы хотели узнать, почему он такой. Чтобы пожелали прочесть то, что читал он.
Мне кажется, что стоит начинать со строк, доказывающих, что сила слов существует, что она принадлежит каждому и от каждого исходит.
И что все те, о ком в этом классе детям будут рассказывать следующие несколько лет, все, чьи книги им предстоит прочесть, не по привычке или приказу уважаемые мертвецы, а его собратья по счастью владения речью.
Что такое «поколение»?
Уютное убежище от лишних вопросов. Нора, в которую можно спрятаться, если не знаешь, куда идти. «Мы другие, поэтому не судите нас по себе. Мы – особенные, поэтому отвалите со своими советами, вам все равно нас не понять. Мы будем по-другому одеваться, слушать другую музыку и наши герои будут для вас чужими». Но ничего «особенного» или «другого» не получается. Потому что «особенное» и «другое» – удел наивных одиночек, толком не знающих, ни как правильно одеваться (и по незнанию создающих новые стили), ни какую музыку слушать (и по неведению начинающих сочинять свою), ни как стать героями (и в слепоте своей совершающих неслыханные геройства).
Поколение как сообщество людей одного возраста – загон для слабых. Дом престарелых наоборот, но с тем же затхлым душком и отсутствием перспектив. Консервы с ограниченным сроком хранения.
Не принадлежать к этой категории – честь.
И все же есть люди одного «колена» - того потерянного «колена Израилева», которое искали, но так и не нашли все на свете этнографы и богословы. В этом «поколении» нет различий между молодыми и старыми, живыми и теми, чьи глаза и губы давно стали травой. Это поколение едино – независимо от места проживания, исторической эпохи, возраста, пола, цвета кожи. Это «колено», от которого начинается шаг, когда, - касаясь земли в предельном унижении перед силой обстоятельств или в поклонении фальшивым богам, - мы снова поднимаемся, чтобы продолжать движение.
Когда-нибудь физики докажут, что шкала времени – всего лишь сеть царапин на стекле, которых не видно, если смотреть сквозь стекло вдаль. Важно не когда ты живешь, а куда ты смотришь.
Так или иначе, жизнь тысячелетиями предлагает нам вид на один и тот же ландшафт – тускло-серый хаос быта, бумажные цветы дешевых удовольствий, лес ежедневных проблем, вечное облачко страха где-то на периферии зрения, и дальше – великий, но тихий океан жалости к самому себе. Пережить это зрелище помогают мода, тренды и бренды. Увидеть за ним суть помогает только одиночество. Изменить его – вера. Изменить его для всех – творчество.
И если - среди всех живущих, живших и только входящих в жизнь - вы ищете тех, кто способен по-настоящему видеть, тех, кто верит, что все еще можно изменить, возьмите меня с собой. Вы – мое поколение.
